Александр Аузан: «Нужно не разжигать вражду, а сшивать общество»

Недавнее исследование Edelman Trust Barometer показало, что общества многих стран все сильнее поляризуются, доверие к власти и медиа падает, а сотрудничать и жить рядом с теми, кто исповедует иную идеологию, готово всего 20% населения планеты. Plus-one.ru обсудил с деканом экономического факультета МГУ Александром Аузаном, в чем опасность разделения людей на своих и чужих и с помощью каких мер можно сдержать этот процесс.

— Чем грозит нарастание поляризации?

— Мир стремительно фрагментируется, о чем еще в 2019 году мы и помыслить не могли. Происходящее очень напоминает процессы, происходившие сто лет назад, когда также сильно нарастала полярность: коммунизм, фашизм, угроза мировой войны. Это сразу наталкивает на мысль о существовании определенной цикличности. Поляризация показывает, что мы находимся в центробежной фазе этой цикличности — в условиях отлива глобализации. Эпидемия, о которой мы раньше не вспоминали, разбила зеркало социума на неожиданные кусочки: например, появились ваксеры и антиваксеры, которые на дух друг друга не переносят.

Сразу скажу, это не конец глобализации. А просто фаза: посмотрите графики по таким показателям, как открытость, финансовая интеграция, международная миграция, с 1880 года, и вы увидите, что волнообразный процесс шел всегда — просто гордое слово «глобализация» было придумано только в конце XX века. В условиях отлива нужно научиться жить, поскольку правила ведения политики и экономики сильно меняются: нормальным явлением для этого периода становятся торговые войны, главное — чтобы они не перерастали в горячие, тем более ядерные. Напоминаю, что несколько дней назад Часы Судного дня были переведены — сейчас до «ядерной полуночи» осталось всего 90 секунд.

— Согласно Edelman Trust Barometer, главные причины поляризации — недоверие к правительству, потеря общей идентичности и несправедливость. Как эти факторы влияют на экономику стран?

— Каждый по-своему. Если у людей существует доверие к работающим институтам, не очень важно, доверяют они правительству или нет. Швеция, приведенная в списке поляризованных стран, так как там остро стоит проблема миграции, в то же время является лидером в Европе по уровню обобщенного доверия: это когда на вопрос «можно ли доверять большинству» дается положительный ответ. Именно это является главным экономическим показателем, так как успех экономики зависит от того, готовы ли граждане страны идти на сделки друг с другом. Поскольку доверие к бизнесу остается высоким (согласно Edelman Trust Barometer, ему доверяют 62% опрошенных. — Прим. Plus-one.ru), я не предвижу больших последствий для экономики. Недоверие к правительству — очень распространенное явление даже в странах с высококачественными институтами, где они держатся на обычаях, инерции и отсутствии представления о том, что может быть иначе.

А вот потеря общей идентичности имеет экономические последствия, так как ведет к той самой фрагментации общества и формированию бондингового социального капитала — простыми словами, «доверяю своим против чужих» — вместо бриджингового капитала, основанного на доверии другим.

Также очень серьезный вопрос — увеличение несправедливости в социуме. Индекс Джини (отражает степень неравенства в распределении доходов внутри различных групп населения. — Прим. Plus-one.ru) за последние успешные десятилетия во многих странах вырос, а значит, разрыв между богатыми и бедными только увеличился.

— Есть ли действенные способы, как уменьшить это неравенство?

— Лечить можно двумя способами. Первый — строить социальные лифты, чтобы каждый мог стать Илоном Маском, а высшие слои были открыты для любого желающего. Второй вариант — вводить налоги, которые понижают положение элит и подтягивают по уровню жизни к ним более бедных граждан. Выбор места жизни зависит от склонности к риску. Если он высокий, я бы рекомендовал жить в обществе, где можно подняться на самый верх. Если существуют опасения и страхи — лучше жить в европейском обществе социал-демократического типа. Усиление разрыва между бедными и богатыми потребует от политиков того или иного варианта решения проблемы, однако введение повышенного налогообложения снижает экономические стимулы. Иногда такая политика может вызвать бегство капитала, поэтому, на мой взгляд, в идеале должны строиться социальные лифты.

— Эксперты Edelman выделили опасную тенденцию: оказалось, что мало кто из респондентов готов помогать, жить или работать с человеком, имеющим противоположные убеждения. В чем причина столь масштабной нетерпимости?

— Это явление с чрезвычайно глубокими корнями, причем биологическими. Каждый из нас — потомок генов победителей, иначе нас бы не было. Механизмом эволюции является родственный отбор, когда ради максимального распространения своего генофонда поддерживаются близкие люди, а не дистанцированные. Об этом говорит правило Гамильтона, согласно которому готовность отдать жизнь за близких родственников помогает распространению собственных или сходных генов. Именно с биологического уровня мы перенесли в социальную жизнь готовность сбиваться в стаю против чужих. При этом признак, по которому происходит формирование группировки, постоянно меняется. Интернет дал возможность группироваться не по кровно-родственным связям и соседским, а по ментальным. Кроме того, общение в соцсетях создает ложное ощущение, что нас таких много и, следовательно, мы правы. И зачем идти на компромиссы, если можно говорить со своими? Строить мост через реку всегда сложно: нужно ее пересекать, возводить опоры. Гораздо удобнее строить мост на берегу, вдоль реки. Идеологические кланы — это строительство моста вдоль своего берега.

— Как усиление нетерпимости в обществе сказывается на экономике и политике?

— Нетерпимость и поляризация — фрагменты единой картины. Быстрее будут расти закрытые объединения и группировки по разным признакам, будут возрастать транзакционные издержки и столкновения. В политической жизни это будет вызывать все больше патовых ситуаций. Когда у общества нет признанного контура будущего и настоящего — в институциональной теории это называется социальным контрактом, возникают различные столкновения.

Ярко это проявляется в США. В XX веке проигравшие в предвыборной гонке говорили — ну, пусть так, хорошо, это наш президент: подождем четыре года, а там посмотрим. В XXI веке все изменилось: проигравшие говорят, что мы не признаем этого президента, с выборами что-то нахимичили, и вообще мы идем не туда. Это наглядная демонстрация того, как сталкиваются два образа будущего, которые в данном случае были сформированы разными миграционными волнами. В прошлые века в США люди приезжали за свободой, а со второй половины XX века стали ехать за благосостоянием и социальными гарантиями, отсюда разная идеология, разные запросы к власти и конфронтация, которая поддерживается политическими партиями, так как на этих идеологиях строится их избирательная позиция.

— В России сейчас тоже наблюдается сильная поляризация. В чем ее корни?

— Пять лет назад мы с коллегами из Института национальных проектов и Российской венчурной компанией проводили исследования и обнаружили, что в России существует два культурных ядра.

Это два противоположных сигнала власти, при каких условиях мы хотим жить. Как результат, в стране почти нет качественных институтов, а власть маневрирует между коллективной Россией (К-Россия), в качестве своей политической опоры, и индивидуалистической Россией (И-Россия) — как надеждой на экономическое развитие, потому что именно эта часть общества нацелена на развитие технологий и инноваций. Отсюда раскол, который мы наблюдаем сегодня. Для И-России геополитический разлом — трагедия: потеря фронтирных бизнесов, коллег, друзей, вынужденный отъезд. Для К-России — долгожданный праздник, потому что за 30 лет постсоветского развития они вообще ничего не получили. А почему? Потому что страна повернулась к Западу — вот в этом видят корень зла.

Сегодня сильно расколоты Мексика и Турция. У этих стран, как и у России с Японией, два культурных ядра. База была заложена во время экспансии молодого Запада: этим странам удалось сохранить национальный суверенитет путем перехватывания западных военных и управленческих технологий, культуры. Это заложило основу как для успеха, так и для последующих конфронтаций. В России переход случился при Петре I, в Японии — в эпоху императора Мэйдзи, в Турции — при Кемале Ататюрке, в Мексике — в ходе революции в 1910-1917 годах. В результате в странах образовались два сообщества: с ценностями, похожими на западные, и с абсолютно традиционными.

— Есть опыт эффективного «сшивания» идеологического разрыва на благо развития страны?

— Да, конечно: в России существовали земства (выборные органы местного самоуправления в 1864–1919 годах. — Прим. Plus-one.ru), которые сочетали в себе принципы самодержавия, сословности и гражданского общества. Англичанин сошел бы с ума, увидев такую конструкцию, но они эффективно работали: строились школы, больницы, куриальная демократия (деление избирателей на несколько разрядов или курий по сословному признаку. — Прим. Plus-one.ru) первой Государственной думы выросла именно из земств.

Восточноазиатские модернизации научились использовать патриархальный коллективизм для экономического скачка. В Корее существует такой институт, как «чеболь» (конгломерат фирм, контролируемый определенными семьями. — Прим. Plus-one.ru). Страшный сон Apple — корпорация Samsung — выросла как раз из чеболя. Послушав западных советников, которые говорили им, что не надо брать родственников на работу, корейцы сказали — о, хорошая идея: низкие транзакционные издержки, ясно, кто кому подчиняется, — именно на клановых связях были построены десятки чеболей. Потом был кризис 1997 года, когда пришлось перестраивать систему и провести культурную революцию, после которой Samsung сделал скачок и стал конкурентом Apple. Это как раз та схема, когда старое было использовано как драйвер для продвижения вперед.

В экономике всегда есть процессы, которые стягивают. Сегодня очень эффективно эту работу ведут цифровые шеринговые системы. Уровень взаимного доверия людей в них принципиально выше, чем в остальном обществе, потому что люди доверяют агрегаторам и рейтингам, так как получили возможность давать обратную связь: то есть оценку таксисту ставите не только вы, но и он вам. Это учит людей взаимной обходительности.

Другая огромная гравитационная сила — агломерации, как Москва, Петербург или Екатеринбург, которые притягивают к себе жителей других регионов. Футурологи даже предрекают, что будущее — это мир не 200 стран, а тысячи агломераций.

Важно также помнить про образовательные институты, которые формируют ценности, и вопрос, чему мы учим — конфликтам или поиску компромисса.

— Есть ли конкретное решение для уменьшения поляризации в России?

— Я хочу напомнить, что Россия — это федерация. Например, в Федеративной Республике Германия в одной земле правительство — социал-демократы, и это одна политико-экономическая модель, в другой — «зеленые», в третьей — христианские демократы. От этого, что ли, страна рушится? Нет. Я уверен, что если мы пойдем на реальную федерализацию, то сможем удовлетворить оба запроса российского общества.

Есть замечательный экономический расчет, сделанный двумя французскими экономистами — Янном Алганом и Пьером Каю: согласно ему, уровень ВВП на душу населения в России был бы на 69% выше, если бы уровень доверия в обществе был такой же, как в Швеции, — 63%, а не 25%. Пока существует этот разрыв, мы не можем построить институты, поддерживающие доверие, потому что люди требуют противоположного, и происходит аннигиляция. Кроме того, приплюсуем сюда санкции, отток человеческого капитала. Мы просто не можем позволить себе разрастание поляризации внутри страны!

— Острая фаза конфликта с Западом когда-то, должно быть, закончится. Отношения между Россией и западными странами начнут восстанавливаться?

— Я не политолог, но могу рассмотреть этот вопрос с точки зрения институциональной теории. Форматы глобальной конкуренции, которая существует столько, сколько существует глобальный мир, постоянно меняются. Сначала конкурировали нации и имперские системы, потом — социализм и капитализм. В 1996 году в книге «Столкновение цивилизаций и преобразование мирового порядка» американский социолог Сэмюэл Хантингтон предсказал, что следующим форматом глобальной конкуренции станет противостояние цивилизаций. В этой же работе он предсказал, что раскол между восточно-христианской и западно-христианской цивилизацией пройдет по территории Украины.

Это похоже на то, что было в Израиле в 1973 году во время Войны Судного дня. Полем боя был Израиль, участниками — арабские страны, а реальным объектом — не Израиль, а западный мир, и нефтяное эмбарго тогда привело к острому мировому кризису 1973–1974 годов. Конечно, это несколько иной масштаб, но все равно случились Кэмп-Дэвидские соглашения (заключение израильско-египетского мирного договора в 1978 году. — Прим. Plus-one.ru), и торгово-экономические отношения стали восстанавливаться.

Вряд ли санкционные барьеры в отношении России будут быстро демонтированы. Однако нам нужно понимать, что со времен петровской дубинки мы воспринимаем себя как часть Европы. Это часть нашей идентичности. И если вы так не считаете, не нужно славить императора Петра и 350-летие империи: главное, что он сделал, — утвердил европейскую идентичность России, создав тем самым ее проблемы, успехи и позиционирование. Куда вы денете Пушкина, который с французского переводил свои стихи? А изобразительное искусство, которое все связано с Европой?

Есть такое понятие — «культурная дистанция»: у нас эта дистанция с Западом намного меньше, чем с конфуцианским Китаем, с которым она колоссальная, хотя мы этого пока и не осознаем. После окончания боевых действий процесс восстановления отношений неизбежно пойдет, и он будет тяжелым. Главное, чтобы не пробили часы Судного дня.

Подписывайтесь на наш канал в Telegram