Голосуй вейпом, или проиграешь

Выборная кампания на пост президента России проходила в условиях пусть не ярко выраженного, но все же заметного общественного запроса на модернизацию «снизу». Это новая ситуация для страны, которая последние 100 лет живет исключительно ожиданиями перемен «сверху». Сама кампания 2018 года выглядела традиционной: все силы были брошены на обеспечение явки. Сможет ли этот запрос «снизу» воплотиться в экономической и общественной жизни в следующие шесть лет, сформируются ли под нее новые институты развития — эти вопросы остаются пока за кадром.

Фактически конфликт либералов и консерваторов превратился (причем не только в России) в глобальный конфликт прогрессистов и традиционалистов. Нам стало интересно: какие политические институты сегодняшней России — либеральные или консервативные — в состоянии более эффективно сформировать и внедрить модернизационную повестку? Попробуем разобраться.

Активной части общества в России нужны условия для созидания, что предполагает снижение транзакционных издержек, открытость физических и виртуальных границ, минимум регулирования бизнеса со стороны государства. Пассивная часть социума, в которую входят 40% домохозяйств, находящиеся в прямой финансовой зависимости от бюджетных выплат, сотрудники компаний, критически зависимых от госзаказов, а также силовики живут в парадигме «избегания неопределенности», то есть в уверенности, что изменения системы приведут к неизбежному ухудшению. Именно они формируют костяк новых российских традиционалистов.

Модернизация сверху: царские игрушки

Модернизацию сделал лозунгом своего президентского срока Дмитрий Медведев. Он демонстративно пользовался не столь распространенными тогда гаджетами и осваивал социальные сети. Он же инициировал строительство российской «Кремниевой долины» — инновационного центра «Сколково». Многие публицисты видели в этом подтверждение теории историка экономики Александра Гершенкрона, который в работе «Экономическая отсталость в исторической перспективе» утверждал, что в России инновации может инициировать только «царь», в кавычках или без. «Нынешний виток модернизационного цикла отличается (от сталинской модернизации — прим. ред.) лишь одним: он не предполагает чрезмерного напряжения сил и драконовской экспроприации доходов и человеческой жизни. Такая мобилизация ресурсов в современной России, к счастью, невозможна», — писал в 2011 году в эссе «Модернизация сверху» заведующий лабораторией прикладного анализа институтов и социального капитала НИУ ВШЭ Леонид Полищук.

Третий президентский срок Владимира Путина ознаменовался созданием ряда новых модернизационных институтов, таких как Агентство стратегических инициатив (АСИ) и Фонд развития интернет-исследований (ФРИИ). Однако инновационная повестка ушла из фокуса внимания властей во время кризиса 2014 года. События в Крыму, последовавшие затем санкции, вмешательство в сирийский конфликт — все это ознаменовало разворот в сторону нового консервативного курса сначала внешней, а потом и внутренней политики. «Оттепель» закончилась.

Маятник качнулся обратно на Петербургском международном экономическом форуме в 2017 году. По сути, на ПМЭФ был легализован блокчейн, создатель Ethereum «Виталик» Бутерин удостоился встречи с президентом. Это выглядело как попытка власти взять под крыло ускользнувшую модернизационную повестку, что произвело сильное впечатление на аналитиков. Стала ли внутренняя политика власти после этого ориентирована на модернизацию, заговорила ли власть с теми, кто олицетворяет в России запрос на перемены, на одном языке? Это большой вопрос.

Кто такие прогрессисты и какая модернизация им нужна

Чтобы понять, имеет ли власть смысл вообще формализовать модернизационную повестку, давайте присмотримся к тем, кто «требует перемен». Если окажется, что их запросом можно пренебречь в силу их малочисленности или маргинальности, претензии к власти в том, что она модернизацию игнорирует, будут уже не столь весомыми.

Семь лет назад появился термин «рассерженные горожане». Под ними подразумевались молодые, успешные люди, владельцы собственных бизнесов или высокооплачиваемые «белые воротнички» — жители городов-миллионников. Их называли «рассерженными», поскольку считалось, что именно они стали двигателем волны протестов 2011 года. «Вы нас даже не представляете», — писали они на своих плакатах.

Сегодня термин прочно забыт. «Модернистски настроенные» граждане больше не протестуют. А Ксения Собчак, бывшая в 2011 году одним из символов «рассерженных горожан», стала даже участником президентской гонки.

Что стало причиной таких перемен, и во что превратились некогда протестно настроенные «рассерженные»? Они не верят в изменение политической повестки, и поэтому не протестуют? Или нынешнее положение дел их вполне устраивает?

Андрей Колесников, руководитель программы «Российская внутренняя политика и политические институты» Московского Центра Карнеги, считает, что большинство некогда «рассерженных» горожан получили от власти все, чего хотели, — отсюда проистекает их нынешняя политическая пассивность и запрос на стабильность.

Заместитель главного редактора «ИД Коммерсантъ» Дмитрий Бутрин в основном согласен с Колесниковым, но истоки политической пассивности «рассерженных» трактует иначе. Эти люди воспринимают власть как пустую декорацию, от которой не проистекает ни серьезных угроз, ни стимулов к развитию. Некогда «рассерженные» выстраивают свою реальность, в которой политическим институтам места нет.

В прошлом «рассерженные», а сегодня успокоившиеся, «прогрессивные» горожане в 2018 году руководствуются более практичными соображениями. «Они индифферентно относятся к институту выборов, не видят в них особенный смысл для себя», — говорит заведующая лабораторией политических исследований ВШЭ Валерия Касамара.

«Молодые и прогрессивные», которых пытались во время выборной гонки мобилизовать для голосования все — от Ксении Собчак до Кремля, — похоже, действительно смирились с консервативной политической повесткой в самом простом, бытовом ключе: дефицита нет, выезд за границу есть, интернет не отрезают, заработать можно. Они как бы говорят власти: «Спасибо, что не мешаете, остальное мы сами». А власть как бы им отвечает: «Хочешь продолжать в том же духе — голосуй, или потеряешь все, что имеешь».

В результате мы имеем странную ситуацию. Чтобы убедиться, что запрос на модернизацию есть, достаточно зайти в социальные сети и проверить, насколько активно россияне интересуются технологией блокчейн. Точная цифра зависит от поисковика, но это будут в любом случае десятки и даже сотни тысяч обращений. Отношение властей к технологии блокчейна известно, власти жестко против, а если за, то только под своим контролем. И вот, казалось бы, пример непримиримого противоречия: построенные государством излишне консервативные правила вступают в конфликт с общественным запросом. Но модернизационную часть общества это парадоксальным образом устраивает. Во всяком случае, протестовать она больше не желает. Такой креативный класс власть, в самом деле, может игнорировать.

Но значит ли это, что модернизация обречена, несмотря на запрос на нее? Если она не пробьется сверху, снизу, может, получится сбоку? Исторические примеры говорят, что новое прокладывает себе пусть в самых консервативных политических режимах. Так, модернизация в России под давлением целого ряда факторов началась задолго до Петра I, в середине XVII века. Новые порядки причудливо подстраивались под архаичные государственные институты. Это и есть модернизация «сбоку». И это сценарий для России XXI века? Давайте посмотрим.

Модернизация «сбоку»: возможен ли технологический, культурный и ментальный апгрейд страны без политической модернизации?

Упомянутая выше «модернизация сбоку» может принимать самые разнообразные формы. На самом деле, рассуждая об этом, мы вступаем в зону неопределенности, поскольку возможно все. От молчаливого принятия новых реалий старыми институтами без каких-либо изменений «фасада» и традиционной риторики до создания новых политических структур для реализации перемен, которые, однако, доминирующего положения не занимают и существуют как бы параллельно (и даже подпольно) к вертикали.

Публицист Максим Калашников, известный тем, что именно он подал Дмитрию Медведеву идею создания российской «Кремниевой долины» — Сколково, считает, что у модернизаторов рано или поздно появится запрос на собственное политическое представительство.

Окажется ли эта попытка создания модернизаторского представительства в сегодняшней России бесконфликтной? Калашников считает, что нет. Для нынешней элиты, которая представлена сырьевым и торговым капиталом, курс на подлинную модернизацию крайне нежелателен. Поэтому модернизаторам, по мнению эксперта, предстоит серьезная политическая борьба.

— Я не берусь предсказать ее исход. Могу только сказать, что без серьезной модернизации стране придется плохо. Проигрыш партии модернизации своим оппонентам будет стоить России дорого. Отказ от модернизации — это катастрофа, точечная, имитативная модернизация, которая реализуется сейчас, — не выход. В качестве примера могу привести события царствования Николая I. Этот правитель создавал «точки роста», «островки технического прогресса», но технологии не масштабировались, островки оставались островками. В результате Россия проиграла Крымскую войну и оказалась в шаге от геополитической катастрофы, — считает публицист.

С Калашниковым спорит предприниматель Герман Стерлигов: никакие новые политические конструкции сторонникам прогресса не нужны, нынешнюю власть вполне можно убедить создавать устойчивые институты развития. Более того, только так и следует действовать: ведь реальные перемены могут осуществить только те, у кого есть ресурсы. Сегодня они есть только у действующей власти, а не у неких будущих партий, которые на первом этапе неизбежно окажутся слабыми и «карманными».

Парадокс этой дискуссии в том, что Максим Калашников известен также как автор книг, идеализирующих достижения советского общества, которое как минимум не ассоциируется с политическими свободами и плюрализмом мнений. А Герман Стерлигов, всерьез озабоченный спасением планеты от экологических катастроф и выдвигающий ряд прорывных инициатив, в то же время выступает за тотальное отключение электричества, что слабо соотносится с техническим прогрессом. В сегодняшней России разобраться, кто на самом деле за модернизацию, а кто за сохранение старого, — и просто, и одновременно практически невозможно, резюмирует журналист Григорий Тарасевич. В России общественные деятели, выступающие как бы за модернизацию, на деле могут ей мешать, а как бы консерваторы — способствовать.

Ракета в кокошнике: как высокие технологии сочетаются с архаичным мировоззрением

И Калашников, и Стерлигов, безусловно, те самые реальные носители идеологии перемен, которые, в отличие от массы «рассерженных», не оставили своих идей и собираются их воплощать в любых условиях. Но мы так и не ответили на вопрос, в каких формах может протекать модернизация, поскольку два носителя перемен предлагают принципиально разные подходы, и какой реализуется на самом деле, предсказать невозможно. Остается обратиться к примерам, к уже свершившимся фактам. При этом мы отдаем себе отчет, что Россия вряд ли воспроизведет эти кейсы в точности.

Мировая практика знает много примеров, когда тоталитарные политические режимы, использующие архаическую риторику, создают более чем благоприятные условия для модернизации. Часто в этой связи вспоминают Сингапур, но для России с ее масштабной экономикой это в первую очередь, конечно, Китай.

К 2018-му из «мировой мастерской» он окончательно превратился в крупнейшего производителя инноваций. КНР близка к мировому лидерству в сферах ВИЭ, биотехнологий и освоения космоса, в стране создан самый мощный в мире радиотелескоп, гарантирующий Китаю «скамейку в первом ряду» в развитии фундаментальной науки. Илон Маск заявляет, что прогресс Китая по строительству научной инфраструктуры вдесятеро опережает США.

С другой стороны, расцвет инновационных технологий сопровождается в КНР решительными мерами по ужесточению контроля за любыми проявлениями политической активности граждан. Компартия Китая изъяла из конституции страны норму, ограничивающую пребывание председателя КНР на своем посту двумя сроками. В стране внедряется высокотехнологичная система социального рейтинга, созданная для принятия банкирами решений о кредитовании клиента. На деле рейтинг дает формальную оценку всем измеримым и формализуемым поступкам гражданина. На его основании гражданина будут, например, нанимать на работу или предоставлять место в школе его ребенку. Власти говорят, что благонадежным гражданам ничего не грозит: они смогут «ходить где угодно», но «дискредитированным не удастся ступить ни шагу».

В какой степени Россия готова повторить китайский сценарий? То есть совместить политическую архаику, сам факт усиления которой нет особой нужды доказывать, и повестку технологических перемен? Выступая 1 марта с посланием Федеральному собранию, президент подчеркнул значение инноваций для экономики страны. «Скорость технологических изменений нарастает стремительно, идет резко вверх. Тот, кто использует эту технологическую волну, вырвется далеко вперед. Тех, кто не сможет этого сделать, эта волна просто захлестнет, утопит. Технологическое отставание, зависимость, означают снижение безопасности и экономических возможностей страны, а в результате — потерю суверенитета, — сказал президент. — Мы обязаны сконцентрировать все ресурсы, собрать все силы в кулак, проявить волю для дерзновенного результативного труда».

Российский контекст запроса на инновации отличается от китайского: если первый собирается с помощью технологий закручивать гайки внутри страны, то Россия, скорее, настроена через технологии вернуть себе утраченные позиции СССР на международной арене. Впрочем, то и другое взаимно связано. Если рассматривать СССР как пример технократической державы, попытки возродить Союз вряд ли возможны без модернизации, хоть сверху, хоть сбоку.

Выводы

Линия разлома в предвыборных баталиях в России (и не только) проходит не по отношению к собственности, правам и свободам, а по отношению к технологиям, институтам устойчивого развития и культурным кодам каждого конкретного общества. Традиционные для либеральной парадигмы идеи вроде неприкосновенности института частной собственности оказываются удивительно малоценными в глазах всех российских политических сил. Так, мысль о том, что ранее выданные документы на право собственности можно игнорировать ради великих (и прогрессивных) целей вроде реновации, распространена во всех лагерях и станах. Что на самом деле волнует и по какому поводу на самом деле идет спор, так это куда идти, назад или вперед. Это факт.

Модернисты в России к 2018 году перестали быть «рассерженными горожанами», и научились ценить то, что дает власть, которая пока сохраняет границы открытыми, интернет регулирует слабо, зарабатывать дает. Они плохо мобилизуются на выборы, так как в 2011-м приобрели собственный отрицательный опыт изменения политической повестки. Новый социальный договор власти с «рассерженными горожанами» звучит так: «давайте не мешать друг другу». Очень важным моментом стала массовая практика проведения ICO. Это позволяет получать доступ к иностранным финансовым ресурсам, не будучи госкомпанией, и вопреки санкциям. Понятно также, что здесь находится и раздражающая точка, если власть попытается закрыть это окно, мы будем иметь как минимум новую волну утечки мозгов.

Власть, исповедующая новый консерватизм, пытается держать модернизационную повестку, но понимает ее по-своему. Модернизация по-российски касается не создания точек экономического роста или институтов развития, а технологического обновления ВПК, тогда как активная часть общества не воспринимает военно-промышленный комплекс как драйвера перемен.

Сможем ли мы в подобных условиях использовать «технологическую волну», о которой говорил президент? И кто именно сможет? Кто эти «мы»? Скорее всего, бенефициаром окажется тот неуловимый на уровне термина, но, тем не менее, более чем реально существующий социальный слой, который подчеркнуто поддерживает власть и в то же время продвигает собственные проекты, с повесткой власти связанные только на уровне риторики. Этих людей мы видим в числе тех, кто внедряет в Крыму (именно в Крыму) технологические проекты. Кто пользуется поддержкой разного рода государственных фондов, участвует в официозных молодежных форумах и охотно встречается с власть имущими, демонстрируя свои достижения. Понятно, что они бы предпочли более свободные правила игры. Но, если им нужна именно свобода, ее логично искать как раз возле власти. Свободу в России дает именно власть. Этот слой не в состоянии ни разрушить систему изнутри, ни преобразовать ее до неузнаваемости. Но, безусловно, именно эти люди предъявят те технологические достижения, которые обеспечат России место в «модернизационном поезде» — пусть не в первом вагоне.

Подписывайтесь на наш канал в Яндекс.Дзен.