В авторской рубрике колумнист Plus-one.ru Николай Фохт рассуждает о том, как найти себя в мире ответственного потребления. Поводом к написанию этой заметки стал неожиданный подарок от домработницы.

Честно сказать, несколько мгновений я испытывал дискомфорт и думал черт-те что.

Маруца, моя легендарная домработница, поднесла мне перед уходом презент. Это, сказала, то, о чем, Николай, вы так долго мечтали. Сунула в руки, как-то легкомысленно засмеялась, подхватила мешок со смешанными отходами и выпорхнула из квартиры.

Маленькое, я бы сказал, гипюровое, шершаво-узорчатое саше, сквозь которое проглядывал откровенно красный текстиль.

Поэтому и всколыхнулось сердце, к горлу подступила липкая дурнота.

Белье. Маруца подарила мне красное белье.

Во-первых, за что, во-вторых, в чем смысл? Зачем ей дарить мне красные ажурные, не знаю, трусы или что там еще бывает? Намек? Маруца влюбилась? Да нет, этого не может быть. Она состоявшаяся, взрослая помощница по хозяйству, которая считает меня забавным, но бессмысленным, даже, боюсь, неполноценным мужчиной. В ее системе ценностей.

Или это для меня? Ну не до такой же степени она считает меня не мужчиной.

Непослушными пальцами я распутал праздничную тесьму на интимном кисете и вынул.

Это была красная авоська.

И все пазлы соединились воедино в моем бедном мозгу. Мы, конечно, часто беседовали с Маруцей про чистую, не замутненную пестицидами и маркетингом еду. Маруца разбирается. Однажды она привезла вино, родное, сокровенное, девственное в самом лучшем смысле этого слова.

Кислое вино, очень.

Я ведь бываю очень прям. Так и заявил: с трудом делаю глотки. Маруца оскорбилась, но посоветовала: охлаждать надо. И сунула в холодильник. Вообще-то, я его только что оттуда достал, но сдержался, не стал комментировать. Я прям, но не жесток. Вино не стало менее кислым, Маруца понизила температуру холодильника. Потом еще. Через пару приемов вина, которое никак не кончалось, схватило горло. Пока Маруца не видела, купил бутылку обычного французского красного и сделал глинтвейн — маруцино вино у меня ассоциировалось только с низкими температурами. Горло отошло.

Или вот яблоки: мелкие, в пупырышках, с изъянами — красота. Тоже из сусеков моей ненаглядной хаускиперницы. Всем хороши, да только, пока мы разговаривали с Маруцей о ее солнечных садах и огородах, яблоки успели сгнить. Серьезно: на глазах потеряли упругость, утратили эту свою угловатую деревенскую лепоту. Именно тогда я понял, что неспроста производители подчас добавляют кой-чего в плоды: чтобы банан дозрел, а не сгнил во время путешествия из Америки в наши края, авокадо не развалился на свои составляющие, а то же яблоко пролежало на прилавке, сколько положено.

И чтобы оно, яблоко, было не таким кислым и горьким. И чтобы внезапный червяк не испортил впечатления. На этих червяков мы в детстве насмотрелись, остаток жизни хочется провести, наслаждаясь гладкостью и комфортом товара.

Это касается всех продуктов. Предположим, мясо. Те, кто хоть немного в курсе (я вот именно что немного), согласятся: ни одной деревенской буренке не уделяют столько внимания, сколько корове в большом хозяйстве. Лечат, измеряют, на строгой диете держат — корма только сертифицированные, сбалансированные: в зависимости от конечной цели для коровы. Или, скажем, цыплята... Я вот люблю гулять в пространстве одного крупного молла, где устроена фермерская площадка. Просто хожу, покупать там довольно бессмысленно. Там все ряженые — и «фермеры», и «домашние» тушки. Часто не выдерживаю, ввязываюсь. Вот, спрашиваю, цыпленок — почему в два раза дороже магазинного? Да как же, говорит дядька, они ж без пенициллина. И храниться долго не могут, как те, — поэтому они всегда свежие. Эта потрясающая логика заставляет меня раскрутить спираль исследования: чем кормили, сколько растили, когда забили, каким, короче говоря, воздухом дышала эта конкретная птица? Да это ж не мой товар, отвечает фермер, туляки дали попродавать.

И так во всем. Всюду эти мифические туляки.

Я не до конца понимаю философию людей, которые любят все фермерское, здоровое, полезное. То есть, когда относятся к бройлеру как к человеку, не унижая его конвейером, — это понятно. При этом к вольному животному почему-то беспощадны. Много на зеленых прилавках дичи. Вот вам и мишка, и зайчишка, и сохатый — все прям из-под ружья, свежее, на чистом и натуральном. И зожников, пэпэшников совсем не смущают консервы «Риет из мяса бобра с орехами и коньяком» — или он же из мяса кабана, но уже с коньяком и черносливом. Врать же не стану, сам приобретал. И ел. И много после думал. И знаете, что придумал: а вот ни фига этот бобер или кабан, а уж тем более домашний цыпленок не отличаются от охаяных, уличенных в пенициллине и депрессии обычных, заводских мясо-молочных собратьев.

Я разглядывал красную авоську. Вспомнил, как в полемическом запале ляпнул Маруце, что из всех ритуалов ответственного питания я безоговорочно принимаю лишь отказ от одноразовых пакетов. В пользу даже не сумок, а сеток. И вот она у меня в руках.

А в голову продолжают лезть тревожные мысли.

Вот практически с такой же авоськой в глубоко прошлом веке выходил во двор сумасшедший Коля. Алкоголик, арестант, истинный безумец, сертифицированный — регулярно его забирали с белой горячкой в Кащенко, которая с нашим домом совсем рядом. Он переходил улицу, покупал в магазине граммов двести колбасы, поллитровую бутылку молока (ту самую, фактурную, с широким горлышком и крышечкой из фольги), два батона белого, пару банок консервов, одна банка — рыбные, другая — тушенка, три яблока, две пачки азербайджанского чая, несколько перьев зеленого лука, упаковку гречки, кулек желтых макарон. Весь этот рацион, суровый и прозрачный, легко умещался в авоське. И никогда я не видел, чтобы натюрморт этой универсальной сумки оживляла хоть одна бутылка алкоголя. Бутылку водки и фаустпатрон крепленого Коля рассовывал по карманам своего вечного пиджака. Он не доверял авоське: она же из дырочек состоит.

И в каком-то смысле у Коли тоже наблюдалось правильное питание, естественное, без примесей и добавок: на окне его квартиры на втором этаже была смонтирована ловушка для голубей. Он их прикармливал, ловил и ел.

Авоська жгла мне руку. Я выпячивал и демонстрировал свою красную авоську и в холостом, и в рабочем состоянии. Я ловил на себе благодарные взгляды продавцов, прогрессивных домохозяек, детей с зелеными и фиолетовыми волосами. Я набивал тару под завязку всякой габаритной или бесформенной продукцией, как в далекие времена, когда деревья были большими, а на улицах полыхали алые знамена и авоськи. Я чувствовал в ладони упругую плетеную ручку, и это ощущение уносило меня в детство, назад, в жесткие продуктовые времена. Когда мичуринские, да и лысенковские опыты над продуктами только приветствовались, люди еще не поднаторели в классификации красителей и ароматизаторов, не умели отслеживать углеродный след от манго. И манго никакого не было.

А авоська была всегда.