«Когда я кому-то помогаю, я понимаю, что моя жизнь прекрасна»

Восемь лет назад Денис Злобин был алкоголиком и наркоманом. Сегодня он — профессиональный консультант по работе с зависимыми людьми, известный волонтер. Как в его истории стал возможен хэппи-энд, и бывают ли вообще хэппи-энды у зависимых?

— Свою историю вы начинаете с беспощадных по отношению к себе слов: «я алкоголик и наркоман». Денис, оправдана ли такая честность? Всегда ли разумно в этом признаваться — ведь могут и не понять, сказать в ответ какую-нибудь гадость...

Для меня это лишь констатация факта наличия болезни, а не моего «порочного выбора». К тому же люди не жестоки в подавляющем большинстве. Я очень редко подобное слышал. Вот от зависимых, которым помогаю, — да, бывает: «Да еще я тебя, наркомана, забыл спросить!» Они готовы использовать любой повод, чтобы отстоять свою зависимость. Я придерживаюсь позиции полной открытости. Конечно, не хожу с табличкой на груди, но рассказываю всю правду в личных разговорах.

Главное — это максимальная честность. Не «обнаженка», а именно честность. «Почему не пьешь? Где работал?» — «Не пью, потому что зависимый. Да нигде почти не работал — болтался, как г***о в проруби». Если лгать и выкручиваться, только напряжение растет.

Честным быть проще. И я ни разу не сталкивался с ощутимой дискриминацией от того, что признавался в этом. Зато получил много бонусов. Вот один из примеров: устраиваюсь к человеку на работу, объясняю, что я зависимый. Его такой уровень открытости, конечно, удивляет. Через год вдруг выясняется, что сын этого человека — тоже зависимый (я смог помочь его семье выстроить правильные границы с сыном). А потом благодаря его связям и влиянию мы на высоком уровне организуем помощь зависимым. Если бы я, придя устраиваться на работу, строил из себя «нормального человека» — этого бы не случилось.

Вообще, повышение уровня честности перед собой, открытости, искренности в делах и поступках — неотъемлемые условия для выздоровления. А для выздоровления в контексте помогающей профессии, как в моем случае, — особенно.

— Работа консультанта по зависимостям — это счастливый финал вашей сложной истории. Давайте вернемся к началу. Вы когда стали выпивать?

Выпивать? Лет с двенадцати. Тяжелые наркотики я боялся пробовать, потому что уже к пятнадцати годам я начал отчетливо понимать, что больше других пью и с этим сделать ничего не могу.

Алкоголизм, наркомания или зависимость от таблеток — это одно и то же. Просто алкоголь — это социально приемлемый наркотик, а другие — запрещенные. Но фундаментально это одна и та же болезнь — химическая зависимость.

Кто-то, бывало, подходил ко мне, говорил, что со мной что-то не так — одноклассники, учителя, друзья, — и этих людей, насколько я помню, я сразу же вычеркивал из жизни. Я, как и все зависимые, устранял из своей жизни тех, кто мне пытался открыть какую-то часть правды обо мне. Девушка, которая говорила мне, что я слишком много пью, моментально переставала мне нравиться. Сейчас я благодарен тем, кто выгонял меня с работы, кто в глаза мне говорил: «Да ты торчок!» или «Ты алкоголик!»

— А что наркотики? Как они появились в вашей жизни?

— После армии, в конце 90-х, я пошел служить в милицию, в уголовный розыск. Я, как сын офицера и брат офицера, придерживался каких-то принципов. Но в то время было непонятно, где бандиты, где менты, кто кому служит. И поэтому я довольно быстро разочаровался в службе, хотя был довольно успешным сотрудником. И ушел. Уволился просто в никуда, махнув рукой на все. Пока служил в милиции, не употреблял тяжелые наркотики, а когда уволился — границы рухнули. И в силу того, что я был связан и с криминалитетом, и с милицией, у меня волей случая в 99-м году на руках оказалась большая партия героина. И хотя я уже ощущал свое бессилие перед алкоголем и подозревал, что наркотики для меня еще страшней, я попробовал. Тогда я был без работы, на алкоголь деньги надо было добывать, а тут, под рукой, — кайф халявный. Мне понравилось. Хотя «на систему» я никогда не подсаживался. Я — полинаркоман и употреблял все подряд, что было доступно.

— Обман, самообман и наркотики всегда идут рука об руку?

— Часто, чтобы помочь зависимому, сначала надо помочь его близким: объяснить, что они не должны пособничать болезни — спасать, вытаскивать его из передряг, вестись на его манипуляции и обманывать самих себя. Вот стоит 36-летний лоб, который разводит людей на деньги, уже отсидел, а рядом с ним стоит его мама — в 2 раза ниже, вся седая, сморщенная, как огурец соленый, — и говорит: «Ой, да что вы, как же я дверь закрою, он же помрет на улице, замерзнет!» Ведь это все равно что здорового человека возить годами на инвалидном кресле — у него ноги в итоге атрофируются. В случае с зависимым — все то же самое, только атрофируются ответственность и совесть. Близкие люди зависимого, когда спасают его от неприятностей, когда создают комфортные условия или пытаются насильно изменить его жизнь, только вредят, лишая зависимого возможности столкнуться с правдой о себе.

Мои родители не понимали, что со мной, и долго меня выручали. И это надо менять. Ведь только столкнувшись со своим дном (в психотерапии это называется мотивационный кризис), зависимый человек получает шанс начать выздоравливать и решать проблемы. Это не внешнее дно, не социальное. Ведь даже когда я бомжевал и мне разбили голову — и я оказался на грани смерти, я снова через 2 недели был в запое. Так что «дно» — это именно внутреннее состояние. Но приходит оно от внешних потерь.

— Что стало контрапунктом в сложной ситуации, в которой вы оказались?

— Что? Да неумолимо приходящее понимание, что все вранье! Что никакие «я устроюсь на работу», «я найду девушку», «я уеду в тот город или другой» не работают, не меняют меня. И я понимал, что люди вообще мне не способны помочь. Была надежда на Бога, но и она рухнула. И я понял: дальше у меня либо смерть, либо тюрьма. Я полностью погрузился во мрак.

— А откуда взялся свет, этот мрак прорезавший? Раньше ведь вы не решались завязать? Что реально подтолкнуло?

— У меня закончились пособники — люди, которыми я могу манипулировать, получая от них деньги и поддержку. Моим родителям пришлось пройтись по моим соседям и сказать, что я зависимый: «Не давайте ему денег, мы не будем возвращать». Жена брата тоже запретила ему давать мне деньги. Друзья давно были потеряны: ведь они мне говорили о моих проблемах, и я их «удалял» из жизни. Закончились пособники, закончилась ложь, она перестала быть работающим инструментом.

Это состояние позволило мне объединиться с родителями, не воспринимать их как врагов. Когда они в очередной раз ко мне приехали, чтобы проверить, не надо ли вынести мой труп, я сказал отцу: «У меня две просьбы: закрой меня на ключ в моей квартире, и поищите для меня хоть что-то, где я мог бы закончить свои дни, общину какую-нибудь». Меня Бог спас — моя сводная сестра нашла в интернете реабилитационный центр, набрав именно слово «община» в поисковике.

— Дело только в мотивации или в реабилитационном центре — тоже? Почему лечение помогло?

— Очень важен комплексный и профессиональный подход, реабилитация должна быть продуманной и обоснованной. Эффективность была еще и потому, что не мне доказывали, что я нуждаюсь в лечении, а мне самому приходилось доказывать, что я хочу там находиться. Был, например, такой мотивационный момент: собираются сами наркоманы-алкоголики — и спрашивают: «Ну что, Денис, чего решил-то? Уйти не хочешь?» Я отвечал: «Остаюсь». Я действительно хотел остаться, так как у меня закончились иллюзии. Двери были открыты; более того, могли и выгнать, если не работал над собой.

Где-то на трехмесячном сроке моей реабилитации у отца случился инфаркт. И на меня навалилось чувство вины. Было осмысление того, что если я и могу чем-то помочь своему отцу, то тем, что не буду ни дня, ни часа, ни минуты просиживать здесь просто так, а буду работать над собой. И я это делал: реабилитацию прошел довольно быстро, и дальше остался в этом фонде помогать — служить. Стал организовывать волонтерское сообщество помощи.

Вообще, на постсоветском пространстве сфера реабилитации зависимых, не успев развиться, стала деградировать: шарлатаны, которых вокруг много, только вредят зависимым, зарабатывая деньги либо на «фейковых» методиках, таких как, например, тренинги личностного роста, либо на насильственном удержании больных. Это все в реабилитации в принципе неэффективно. И опасно. Это может в редких случаях принести «внешние» плоды, но чаще всего лишь на время, так как заболевание прогрессировало, по-настоящему не лечилось и даже не было человеком осмыслено.

Часто это связано с тем, что сами зависимые, которые где-то когда-то прошли реабилитацию, не обучившись, не разобравшись, решают помогать. Образно говоря, человек, которому удалили аппендицит, говорит: «Теперь я знаю, как это делается, — пойду тоже удалять аппендицит, и учиться мне для этого не надо». Ну и часто это связано с нежеланием полноценно трудиться, искать профессию и реализовываться.

— Вы очертили свой путь: сначала были волонтером, теперь помогаете людям уже как профессионал...

— Профессия консультанта по работе с зависимыми — одна из самых опасных для зависимого: она зачастую вступает в противоречие с одним из важнейших аспектов личностного выздоровления. Зависимому нужна внутренняя бдительность к своим состояниям, критическое мышление о самом себе, а для этого надо как можно меньше обращать внимания на ошибки других. Я категорически не собирался становиться консультантом и хотел развиваться как тренер волонтеров и волонтерских сообществ в благотворительности. Но моя открытость привела к тому, что я постоянно внутри этой сферы. Пришлось развиваться профессионально, чтобы помогать эффективно и не вредить.

После четырех лет трезвости я сорвался: в течение полугода жил в попытках обрести самостоятельный контроль над жизнью, а в итоге — ушел в запой. Мои выздоравливающие друзья не позволили моей невесте и моим родителям лишить меня возможности совершать собственные ошибки и нести за них ответственность.

Допившись до полусмерти, я остановился, когда не смог ходить. И только после этого срыва я сумел переосмыслить отношение к своей болезни и выздоровлению. А еще — к профессиональной деятельности в сфере зависимостей. На полтора года мне пришлось оставить эту работу и заняться собственным выздоровлением. В мае 2016 года я женился на Елене, с которой начал встречаться после реабилитации. Моя супруга не является химически зависимой. Будучи экономистом по первому образованию, она также учится на социального работника. Кроме того, она получила квалификацию консультанта и помогает родственникам зависимых, проводя для них группы, лекции и консультации.

Сейчас я в Казахстане. Меня позвали в одну из организаций, занимающихся реабилитацией зависимых, чтобы помочь с планированием процессов и повысить квалификацию консультантов и психологов. А теперь я здесь же помогаю другим людям, которых даже не знал до приезда сюда.

Когда я кому-то помогаю, я понимаю, что жизнь моя прекрасна. Я вложил все свои навыки, таланты, умения, время и силы в то, чтобы убить себя, а теперь я не только жив, но и нужен. Теперь я ощущаю, что жизнь удивительна, несмотря ни на что: столько всего еще не сделано, а сделать надо.