Реновация в головах

Как перестройка мышления заставляет перестраивать города

Около 10 тыс. москвичей получили новое жилье с момента запуска программы реновации, недавно рассказал журналистам глава Департамента строительства Москвы Андрей Бочкарев. В процессе переезда и оформления документов находятся еще 5 тыс. Московская программа реновации стартовала в 2017 году. Это один из самых масштабных проектов такого рода в мире. Он затрагивает около 1 млн человек и предусматривает расселение 5 173 домов и более 350 тыс. квартир. Программа должна завершиться в 2032 году. В эпоху обновления и модернизации жилого фонда вступила не только Москва — эта проблема актуальна для всех мегаполисов мира. В Лос-Анджелесе три года назад была утверждена программа, предполагающая строительство новых домов (в общей сложности — 10 тыс. квартир) для расселения бездомных, число которых только за последний год увеличилось на 16%. Жители одного района в Нью-Йорке реновацией спасаются от джентрификации: они сами наняли архитекторов и нашли инвестиции, чтобы власти отказались от планов тотального сноса. В Риме озабочены модернизацией исторических зданий с целью повышения энергоэффективности. В Германии реновируют дома старше 50 лет, чтобы сэкономить энергию на их отопление.

Было время разбрасывать камни — сейчас пришло время их собирать. Необходимо переосмысливать городские пространства, чтобы добиться нового качества жизни. Что конкретно это значит для властей, жителей и инвесторов? Какова высшая цель? Постиндустриальный человек, получивший в руки колоссальные информационные ресурсы и создавший собственный виртуальный мир, желает теперь трансформировать и вещную, предметную сторону цивилизации. Ему нужны другие стены, другой вид из окна, другие окрестности — словом, новый горожанин приступил к созданию нового города внутри города старого.

Треугольник интересантов

Когда рассматриваешь реновацию как явление всемирное, трудно отделаться от мысли, что все реформаторы движутся к какой-то одной цели, но с разных стартовых позиций. Ключевая идея порождается главной проблемой конкретного города. В Москве это, безусловно, организация макропространства, заложенная в советский период. Концепция спальных районов и делового центра казалась разумной в 1960-е годы, но в наше время привела к неоправданной нагрузке на транспортную систему. Горожанам приходится много и далеко ездить.

В Западной Европе в фокусе внимания — столь важные для туристов исторические здания XVII-XIX веков, жить в которых, однако, далеко не комфортно, а на энергетической карте города такие сооружения зияют, как черные дыры, куда проваливается драгоценная энергия. А США, страна, переживающая острую фазу деиндустриализации, должна решить проблему заброшенных промышленных кварталов и дать доступное жилье тем, кто потерял работу на предприятиях. Мегаполисы Азии сталкиваются со всеми мыслимыми проблемами: тут и недостаток воды, и нехватка общественных пространств, и хаотичная система транспорта, и повергающая в шок европейца экологическая ситуация.

Как реновация проходит на практике, зависит от расстановки сил в треугольнике «власть — строительные компании — жители». Кажется, успех поджидает там, где все стороны четко обозначили свои интересы и готовы к диалогу. Что бывает, когда гражданское общество отказывается от игры и глубинно не заинтересовано в результате, показывают примеры раннего (1970-е годы) социального строительства в США, где идеально спроектированные кварталы оказались быстро маргинализированы. О том, что безответственный застройщик любой город-сад превратит в муравейник, нечего и говорить. Наконец, власти, от которых ждут концепций и законодательных решений, лучше других должны понимать, где конечная цель перемен.

Похоже, на практике стороны упомянутого «треугольника» никогда не бывают равными: один из участников процесса доминирует. Когда с досадой говорят, что Москва, населенная выходцами из глубинной России, с трудом формирует гражданское общество и что его надо спешно создавать, — нашу особенность принимают за «проблему». Мало кому придет в голову сопоставить Москву, например, с Токио, где подобного комьюнити нет. В Японии роль архитекторов будущего взяли на себя строительные компании, выступающие и как выразители общественных настроений, и, отчасти, как регуляторы. Дома с минимальным или нулевым потреблением энергии — ради вклада в решение проблемы изменения климата. Обязательные общественные пространства — ради преодоления разобщенности, которая в Японии приняла пугающие масштабы. Мини-сады, сити-фермы, «очеловечивание» пространства — ради возвращения травмированного сталью и стеклом горожанина в природную среду.

Россия — это вертикально построенная страна, и так же, как поэт здесь — больше, чем поэт, так и мэр российского города — его лицо и даже более — «гений места». Москвичи поддержали реновацию: по данным опросов, 75% жителей пятиэтажек, которые сносятся или могут быть снесены в рамках программы, высказались «за». Но эти люди не были ее заказчиками, как не им принадлежала идея создания спальных районов или мягкая джентрификация 90-х и нулевых годов. Отсюда понятно, что качество процесса практически целиком зависит от качества управления. Собственно, об отсутствии четко выраженного социального запроса говорил сам мэр Москвы Сергей Собянин в интервью изданию «Коммерсантъ»: «Когда мы в прошлом (2017-м — Прим. ред.) году обсуждали программу, все говорили: „Куда вы так спешите? Это же нужно долго программу составлять и обсуждать“. ... Мы приняли все законодательные решения, а сейчас нужно разработать техническую часть программы: вот этот дом должен стоять здесь, этот — выглядеть так, здесь будут проложены дороги, построены детские сады, вот такая очередность переселения». Власть, таким образом, — и идеолог, и демиург, и именно груз колоссальной ответственности делает столь важным диалог с гражданским обществом, каким бы оно ни было.

При этом власти сталкиваются с парадигмой «молчащего, но активного большинства»: горожане и участники рынка недвижимости постоянно требуют от властей открытости и публичных деклараций, но сами ничего не декларируют, а просто действуют. Так, реновация в Москве подстегнула цены как на квартиры в сносимых пятиэтажках, так и во вновь построенных домах. «Недвижимость в уже готовых стартовых домах москвичи пытаются продать в среднем на 16% дороже рыночной цены. Для нас это ожидаемый эффект. Москвичи — люди образованные, прагматичные, хорошо умеют считать и прекрасно видят свою выгоду», — говорил недавно заместитель мэра Москвы по вопросам градостроительной политики и строительства Марат Хуснуллин. В реалиях вяло растущей экономики оживление на рынке недвижимости — скорее позитивный знак.

Неустойчивость внутри устойчивости

Мир виртуальной реальности создал запрос на рациональное и разумное. Ты сам организуешь ферму в игре Minecraft или, скажем, рабочий стол на компьютере по тебе понятным правилам. Когда ты выходишь из рационального виртуального мира в реальный мир хаоса, ты испытываешь шок. Ты задаешь себе миллион вопросов — например: зачем отапливать улицу? Почему до ближайшего кинотеатра нужно ехать с двумя пересадками? Неужели нельзя сделать парковку под домом? В играх это все «настраивается» с помощью мыши, и ты ищешь аналогичную кнопку, способную изменить реальную реальность. Существует ли некая универсальная устойчивость, единая для всего мира, к которой все стремятся?

Даже если брать локальные сообщества, требования к устойчивости меняются. В 1960-х годах Швеция столкнулась с нехваткой жилья из-за стремительной урбанизации. 400 тыс. человек ждали переезда в новостройки годами, люди жили скученно, и эта ситуация не отвечала светлым идеалам скандинавского социализма. Тогда возвели более миллиона домов, а старые снесли, потому что новый быт потребовал новых пространств и решений, а воплотить их в геометрии старых кварталов оказалось невозможно.

И дело не только в количестве детских площадок и доступности транспорта. Стояла задача воспитать нового человека демократического общества, и было четкое понимание, что делать это должны не парткомы, как в СССР, а сама городская среда. Типовая квартира была заложена под семью с двумя детьми. В шаговой доступности полагались библиотека, церковь, общественные пространства. Но нет у реновации конца: тот «миллион домов» снова реновируют, а в отдельных случаях даже сносят. Здания устарели и недостаточно энергоэффективны. Кроме того, изменились задачи, поменялось общество, и те кварталы больше не устраивают шведов идеологически, да и эстетически. На бытовом уровне «миллион домов» критикуют за безликость, то есть то, что нравилось раньше (одинаковые дома уравнивали жителей, стирали социальные барьеры), вызывает раздражение сейчас. Шведский социализм закончился, началась перестройка сознания, а с ним — и перестройка жилья. Отличный урок для хранителей традиций: бетон и стены не могут хранить то, что утрачено в голове.

Если вернуться в Москву, то в каком-то смысле реновация началась еще в позднем СССР. Был перестроен Арбат, по поводу чего в тогдашней прессе велась оживленная дискуссия, мол, «жителям Бирюлева нравится» (а певцам «переулочков Арбата» — конечно, нет). Москва в очередной раз становилась фокусом всей России и была обязана обслужить вкусы вчерашних сельских жителей. То, что казалось поборникам старины возмутительным тогда, всего через 30 лет воспринимается как классика. Точно так же районы «хрущевок» претерпели потрясающую по своей наглядности эволюцию. Быстрое жилье для вчерашних провинциалов задумывалось с широкими дворами, но маленькими кухнями и коридорами: общественные интересы выше личных. Пропаганда показывала людей, умиляющихся, что из крана (а не из колонки во дворе) течет вода, но в реальности «хрущевки» быстро потеряли авторитет. Однако в наше время они уже стали предметом ностальгии. «Лужковские» коммерческие дома — это «хрущевки» наоборот, огромные квартиры с полным отсутствием общественного пространства. На этом фоне в «хрущевках» стали усматривать даже некий шарм. Задача реновации, таким образом, — дать баланс: чтобы и коридор, и двор, и метро были рядом, и магазин — не в виде ларька в подворотне, как на Тверской.

Запрос на устойчивость в Москве в наше время выглядит так. По данным опросов, главное — это расположение, москвичи устали от «длинных концов». В этом же ряду — инфраструктура рядом и, неожиданно, качество строительства. Экологичность отметили только 13% опрошенных, а безопасность — 5%. Собственно, вот она, реальность: Москва, что бы там ни говорили, — город чистый, зеленый и безопасный, и требования к экологии — не первое, что приходит в голову. Пункта об энергоэффективности нет вообще: хотя тариф на услуги ЖКХ растет, ценник не идет ни в какое сравнение с Европой. Итак, устойчивость для современного москвича — меньше ездить.

А в США тем временем граждане понимают под устойчивостью свое право жить в отдельном доме. Недавно в Орегоне и в Калифорнии приняли законы, которые меняют структуру городов в пользу многоквартирных домов. Аргумент — все та же устойчивость (меньше отопления — меньше влияния на климат, больше людей на одной площади — больше земли под парки, и так далее). Столкнулись, таким образом, два понимания устойчивости, и обе стороны правы. Мили и мили одноэтажных домов — это как минимум тонны и тонны сожженного впустую топлива. Но разве жизнь в собственном доме, пусть даже, по меркам России, «картонном», — не есть завоевание американского общества?

Другие нюансы, следующие из ежегодного Национального опроса домовладельцев в США. Американец видит себя в отдельном доме (это мы поняли), с гаражом и площадкой для пикника, площадь идеального дома — около 170 кв. м. Это непременно пригород, но пригород модного города. Обязателен мегамолл рядом, оптимальное расстояние до даунтауна — 15-30 минут. Пожелание энергосберегающих штук вроде окон со стеклопакетами и климат-систем — где-то на последнем месте. Мечта о собственной прачечной в подвале, например, идет впереди стеклопакетов. Американцам не хватает «модности», «движа», веселых толп в близкой доступности и вообще всего общественного — вот их запрос к оптимальной градостроительной политике.

Пицца на дом меняет систему

Средний горожанин может думать о глобальном потеплении, может не думать, но урбанисты думать обязаны. Города занимают 1% площади Земли, производя более 70% выбросов СО2, и с этим надо что-то делать. Москвичи, требуя всего в шаговой доступности, подспудно играют в ту же игру: транспорт в Москве — лидер по объему выбросов, свидетельствуют данные Мосэкомониторинга.

В недавнем исследовании McKinsey выделены четыре менее очевидных аспекта реновации. На первом месте идет, как ни странно, «охота за талантами», которую вот-вот объявят города. Логика в том, что в пору активного роста они испытывали проблемы перенаселения, но сейчас приходит пора бороться за качество населения. Выиграет город, который привлечет «креативных» людей. Такая «охота» предполагает создание городских пространств, насыщенных культурными активностями. Но новые пространства требуют новой планировки.

Другой аспект — готовность перехватить и удержать мигранта, высококвалифицированного гражданина мира. Космополитичная толерантная среда, дружелюбное население — все это также сложно вообразить в окружении «хрущевок».

Третий аспект — проблема нехватки ресурсов (воды, электроэнергии), что обычно является следствием неудачного планирования. Город, сталкивающийся с дефицитом ресурсов, проигрывает в силу общей нервозной обстановки и обделенного элементарными благами населения. Опять же придется ломать: если пространство задумано нерационально, ничего с этим не поделаешь.

И последнее: мобильные приложения, которые уже не прикладываются к нашей жизни, а определяют ее суть и перестраивают городскую среду под себя. В одном из предыдущих выпусков мы писали об «умном городе», а здесь стоит отметить, что «умный город» не будет спущен с небес, как Небесный Иерусалим. Это кажется странным, но сервисы вроде вызова такси или заказа еды потребуют сломать стены кварталов и переложить трассы автомобильных дорог.

Итак, как уже говорилось выше, реновация — это немного Minecraft, немного «Флакон» или «Гараж» (модные пространства в Москве), а отчасти — почти библейская сити-ферма, где олени гуляют по лофту рядом с креативными, устойчивыми и ответственными людьми. Представляется, что главный вызов на этом пути — совместить индивидуальное и массовое. Крайне индивидуальное в виде бескрайних американских пригородов, очевидно, обречено, но обречено и гротескно-коллективное бытие советских спальных районов, где единение нации куется в час пик в переполненном метро. Найти баланс, как водится, помогут технологии — именно они будут диктовать городскую структуру. Твердый бетон окажется пластичней пластилина и подчинится незримым командам, которые подает искусственный интеллект мобильных приложений.